Киев выкрашен в синее и жёлтое. Синие и жёлтые кованые решётки, строительные ограждения, стены, клумбы, фонарные столбы, некоторые киоски (например, те, что с надписью «Украинский квас»), ткань, которой затянуты реставрируемые здания… Синим и жёлтым красили ограды школьники. Взрослые подавали деньги «на краску». Из окон там и сям свешиваются национальные флаги. И когда на фоне синей и жёлтой волонтёрской формы (на Подоле проходит спортивный марафон) я вижу составленные рядом голубые бутылочки с водой и жёлтые – с лимонадом, то уже не могу сделать допущение, что это случайность.
Видны небезуспешные старания сделать город удобным для туристов. Пусть пока они сопровождаются нелепицами (так, по мнению авторов новёхонького сине-жёлтого указателя на Майдане Незалежности, «вулиця Прорiзна» переводится на английский как «vul. Prorizna») — это пройдёт: старые чёрно-белые указатели говорят, что здесь умели переводить и правильно. Но специфическое желание нравиться Европе — останется. К примеру, в Киеве много красивых девушек. И это имеет своё объяснение.
На смотровой площадке с видом на Замковую гору женщина-экскурсовод раскрывает группе секрет:
— Почему украинские девушки самые красивые в мире?
— Славянские, — тихонько поправляет кто-то.
— Славянские… украинские… — женщина на секунду сбивается, но уверенно продолжает:
— Это потому, что в Европе инквизиция уничтожала всех ведьм. А у нас, в Украине, не погибла ни одна ведьма. Они свой генофонд уничтожили, а мы — сохранили. Вот почему украинские девушки самые красивые в мире, и это бесспорный факт, — завершает она уже совершенно безмятежно.
Это не байка малограмотного экскурсовода. Эзотерической наукообразной нервностью в Киеве пропитан воздух. Вышиванки — это не просто вышиванки, но защита ауры владельца от посторонних влияний. Неудачное строительство в овраге неудачно не просто потому, что к нему трудно подвести коммуникации, но потому, что по склонам стекает отрицательная энергия.
В новостных газетах печатают рассказы о том, как предки-галичане оберегали себя от порчи. В центре города — огромный плакат с призывом молиться за Украину ежедневно в прямом эфире.
«Не поддаваться панике!» — с таким призывом во вполне серьёзной киевской прессе выходят панические статьи про строительство частных бомбоубежищ, про курсы самообороны с автоматом для шестнадцатилетних девушек и про то, выдержит ли подвал вашего дома «такую же варварскую бомбёжку, как в Донецке». Эксплуатируется образ Великой Отечественной войны (не Второй мировой, а именно так!): ведь Киев не бомбили с тех самых пор, и тогда — подчёркивается — город разрушили не немцы, а советские.
В газетах обыкновенна смесь признаний в любви к Родине и готовности служить с искренней обидой на то, что Родина хватает наивных, добровольно пришедших по повестке в военкомат украинских мужчин, отправляет в военные лагеря и держит там месяцами без внятных объяснений, без отпусков и почти без денег. Если же их посылают в зону АТО и они там погибают, Родина даже не может их идентифицировать…
Не надо думать, что киевляне совершенно лишились способности критически оценивать происходящее. В массе они скептически воспринимают закон о люстрации, который новая власть преподносит как выдающийся успех, и не ждут никаких обнадёживающих прорывов. «Не знаю, что со мной было, — рассказывает подругам молодая женщина. — Я смотрела по телевизору майдан и хотела идти туда биться, представляете? Что я там забыла?» «Меня брат удержал», — мрачно замечает другая. «Теперь ходят по домам, выпрашивают у людей по сто гривен на АТО, — вступает третья. — Лучше продать один «мерседес» Ляшка, вот и были бы бронежилеты на целый батальон».
Женщины соглашаются, что телевизор лучше вообще не смотреть, иначе все друг с другом перессорятся. Но дальше — дальше разговор переходит к тому, что «вся Европа нас поддерживает» и «Канада тоже нас поддерживает», и вплетается ещё одна важная, постоянно звучащая в Киеве тема: «Чтобы жить, как в Европе, надо менять менталитет».
«- Я не могу простить всей нашей власти одной вещи. Вот приезжал в Донецкую область высокопоставленный чиновник и начинал говорить. На каком языке? На русском. Извините, вы показываете этим людям: «Ребята, вы не украинцы, я же с вами приехал по-русски разговаривать». А этого нельзя было делать, о чём кричала вся наука…
— Вы искренне считаете, что переселенцев, людей взрослых и с опытом, можно переучить и к чему-то адаптировать, навязывая новые ценности и знания?
— Их — нет, с детьми надо работать и детей можно перевоспитать».
Вова приехал в Киев из Черновцов. Ему чуть больше двадцати, он учился на таможенника, «хотел послужить Родине». Но начинающему таможеннику Украина платит 900 гривен. А опытному — 1500.
«Как тут не будет коррупции?» — вздыхает Вова. Честный парень, от мысли быть таможенником он пока что отказался. Вове очень нравится Львов — настоящий европейский город, очень культурный, вот бы так всей Украине. Мимоходом сообщаю, что до 1939 года Львов был польским, а ещё прежде — австро-венгерским.
Вова этого не знает. И ему это не важно. «Главное, что сейчас это Украина, и чтобы так осталось», — твёрдо говорит он. Вова не видит разницы между западом и востоком Украины. С его точки зрения, между людьми востока и запада никогда не было никаких недоразумений — пока не вмешалась Россия. Вова не видит и проблем с русским языком: его же не запрещают. Учебники на украинском даже в русских школах? Ну, это же государственный язык, вы же понимаете. Мы славно беседуем с Вовой, пока я не упоминаю слово «федерализация». Нет, сразу деревенеет Вова, нет. Федерализация — это распад Украины. Русский как второй государственный — это распад Украины. При чём здесь Бельгия и Канада? В Украине может быть только один государственный язык: украинский. Вова не знает истории, но это он знает твёрдо.
Но не надо думать, что Украина это помнит — напротив, бытует мнение, что принудительная русификация прекратилась лишь с обретением Украиной независимости, и только этим объясняется, почему здесь так много русскоговорящих.
На Андреевском спуске я покупаю себе вышиванку. Мне нравятся вышитые рубашки, я воспринимаю их как общеславянские. Продавец — сознательный украинец — говорит со мной только по-украински. Но когда я уже выбрала недешёвую модель и расплатилась за неё, сердце его тает, и он, объясняя мне сакральное значение узоров, внезапно предлагает, если я не понимаю, перейти на русский. «Ничего, — машинально отзываюсь я. — Я понимаю».
И я действительно понимаю почти всё, на бытовом уровне мне это нетрудно, и в этот момент я понимаю также, откуда взялась та покладистость, с которой русские Украины сдали свои позиции. Им было нетрудно. Сегодня в Киеве почти не осталось русских школ. И осталась одна официальная повсеместно повторяемая надпись на русском языке: «Украина — единая страна», дублирующая украинскую на фоне сине-жёлтого флага. Даже сейчас, после всей кровавой заварухи, о посадке на поезд, следующий маршрутом «Киев — Луганск», сообщается исключительно на украинском языке. Но ведь в этом нет никакой дискриминации?
— Они все зомбированные, — шепчет мне Светлана Михайловна, пожилая русская киевлянка. — Весь мой киевский круг общения. Я боюсь с ними разговаривать. Такая же бабка, как я, говорит мне: мол, Путин — это Гитлер номер один, он мечтает завоевать всю Украину!
Я ей: «Да нужна Путину Украина! Он Украине сколько раз долги за газ прощал». А она: «Ты это потому говоришь, что россиянка». А какая я россиянка?— Светлана Михайловна вздыхает даже с обидой. — Я в Киеве с 1971 года! Кто ж я, как не украинка?
В украинском паспорте нет графы «национальность». В общественном восприятии есть только одна маркировка: гражданство — «украинцы». Этим Украина также радикально отличается от России, где русские и россияне — не одно и то же.
С украинской точки зрения украинцы — автоматически все, кто родился на Украине, если они прямо и чётко не заявляют другого. Но заявлять другое — невыгодно. В условиях четвертьвекового невнимания со стороны России другое здесь просто не имело смысла. «Люди приспосабливаются, — говорит мне Дарина, киевлянка из Мариуполя. — Русскоязычные и даже этнические русские хотят стать успешными, встроиться в эту общность, найти в ней своё место. Другой-то нет».
Я сообщаю ей про точку зрения, что между востоком и западом Украины нет существенных отличий, и она только отмахивается. «Это чепуха. Но среди двадцатилетних — очень распространённая. Их так учили».
Максим Равреба — историк и один из двух-трёх последних оставшихся в Киеве дружественных России журналистов. Ему много раз угрожали из-за его позиции. «Я не был в Москве двадцать лет, — говорит он. — Сейчас там, наверное, всё изменилось. Символы Москвы сейчас — это Курбан-байрам и пробки». Ну уж и Курбан-байрам, удивляюсь я. «Так кажется отсюда, — отвечает Максим и добавляет: — Но это и ваши говорят, кто сюда приезжает».
И я вспоминаю разговор, который слышала в поезде. Двое пожилых русских киевлян жаловались друг другу на пенсию в тысячу четыреста гривен и новые порядки, пока в их тихий разговор не встряла попутчица-москвичка. «Вы думаете, у нас лучше? У нас зарплаты больше — так у нас и цены больше! А теперь ещё зачем-то оторвали у вас Крым, и сколько денег туда вбухают вместо того, чтобы своим пенсии повысить!»
В Музее Булгакова на Андреевском спуске выставлено объявление: лицам, поддерживающим военную оккупацию Украины, вход нежелателен. — Это кто такое придумал?— спрашиваю я. — Ой, не знаю, — отворачивает лицо одна из сотрудниц. — Коллектив, — отвечает мне, улыбаясь, её начальница. И, спохватываясь, поправляется:
— Это Булгаков придумал! Булгаков над схваткой! Но это неправда. В экскурсии по музею, которая внешне выстроена как антивоенная, ловко расставлены акценты. Москва — город, по которому разгуливает дьявол, Киев — богоспасаемый город храмов.
Рядом с музеем — сидящий на скамейке памятник писателю (с надписью только на украинском языке). Нос памятника лоснится. Прямо сейчас там щебечет по-украински стайка старшеклассниц. Они трут Булгакову нос, обнимают его за шею, закидывают ноги ему на колени — и фотографируются, фотографируются… За всем этим спокойно наблюдает педагог. Но — они же дети…
«Виноваты обе стороны» — формула, полная безотчётного цинизма. Российские журналисты — среди них редактор журнала «Русский репортёр» Виталий Лейбин — в украинской прессе точно так же, как их украинские коллеги, пишут о правительстве ДНР в иронических кавычках и не устают упрекать его за то, что оно никак не наладит мирную жизнь.
Лицемерная позиция российской стороны лишь усугубляет главную болезнь Киева — безответственность. Это мир, в котором украинец Давид Черкасский снимает украинский мультфильм «Остров сокровищ» (и всё это вместе называется украинской школой анимации, которая была куда лучше московского «Союзмультфильма»).
Мир, в котором Россию одновременно считают злостной империей и не признают за ней право на имперское наследство — при этом, снося памятники Ленину, Украина не сомневается в своём праве на наследство советское.
Мир «украино-европейцев», которые не понимают, зачем вообще отдавать России долг за газ (разве что этого потребуют «европейские партнёры»). Мир, который не просто потерял ориентиры, но сознательно старался их забыть. В этом зазеркальном мире с Донбасса уезжают миллионы, из них в России оказывается всего восемьсот тысяч беженцев. Слова российского министра Лаврова о том, что в Донбассе много российских добровольцев, здесь приравниваются к официальному признанию, что Украина воюет с Россией, и в прессе обсуждается, выведет ли Россия свои войска…
Постскриптум
Киев продолжает жить так, будто ничего не происходит. Будто бы украинская армия не ведёт, несмотря на объявленное перемирие, каждодневный обстрел городов и заводов, будто не льётся кровь и не вскрываются массовые захоронения убитых мирных жителей...Несколько дней назад побывавший в Донбассе латвийский политолог Эйнарс Граудиньш рассказал о зверствах украинских «добровольческих батальонов» и охарактеризовал происходящее как гуманитарную катастрофу и полный административный коллапс:
Но Киев делает вид, что всё нормально.
Свежие комментарии